НГумлв
Крест
Что я уж не мог опьяниться вином.
Холодные звезды тревожного марта
Бледнели одна за другой за окном.
В холодном безумьи, в тревожном азарте
Я чувствовал, будто игра эта — сон.
«Весь банк — закричал — покрываю я в карте!»
И карта убита, и я побежден.
Я вышел на воздух. Рассветные тени
Бродили так нежно по нежным снегам.
Не помню я сам, как я пал на колени,
Мой крест золотой прижимая к губам.
— Стать вольным и чистым, как звездное небо,
Твой посох принять, о, Сестра Нищета,
Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба,
Людей заклиная святыней креста! —
Мгновенье… и в зале веселой и шумной
Все стихли и встали испуганно с мест,
Когда я вошел, воспаленный, безумный,
И молча на карту поставил мой крест.
26 июня 1906 г.
Подсказкой, воодушевляющей читателя на поиски второго смысла, являются слова "... что игра эта - сон", которыми автор намекает, что речь идет не о простой карточной игре. И разве ослабляется опьяняющее действие вина на человека из-за того, что тот терпит постоянные неудачи?
Предположим, что выбор карты - это выбор избранницы. Она же, облеченная подобной честью, обозначается как звезда. Тогда понятно, что каждая из целой их последовательности не оправдала надежд ("бледнели одна за другой"), и они (их аромат, их вино) теряют свою опьяняющую силу. И он начинает понимать, что это не тот путь: такая жизнь - это сон. И вот он встречает ОДНУ, ради которой можно пожертвовать ВСЕМ, что у него есть ("Весь банк покрываю я в карте!"). Получает отказ ("карта убита"), но остается у нее в плену ("я побежден").
В этом стихотворении Гумилев вводит в обиход еще один символ: еда отныне (почти всегда) в его (и у Ахматовой!) произведениях означает общение с сексуальным партнером, флирт. Основанием для такого словоупотребления служит то, что не так уж редко половое влечение называют жаждой, голодом. Крест тоже приходится признать символом. Иначе пришлось бы признать, что стихотворение посвящено ОПИСАНИЮ КОЩУНСТВЕННОГО ПОСТУПКА, что противоречит сути ”изящной словесности”, и совершенно невозможно для Гумилёва. Мы говорим "Крест тяжелый!”, имея в виду вою сумму трудностей, испытаний, невзгод, встречающихся на нашем пути, другими словами, именно то, что и составляет ЖИЗНЬ. Таким образом, "не помню я сам, как я пал на колени, мой крест золотой прижимая к губам" значит, что он без памяти влюблен в жизнь, в свою жизнь, он преклоняется перед ней, а каким образом он к этому пришел-неважно.
Парадоксальность устраняется, если понимать под словом «вольный» свободу от того плена, о котором он говорит в стихотворении «Маскарад».
Дополнение2. В тексте стихотворения встречается два раза подряд примененное слово "нежный": "...тени бродили так нежно по нежным снегам”. При поверхностном анализе это обстоятельство говорит не в пользу умения автора "складывать стихи". Более детальный анализ позволяет выяснить, какие именно цели преследовал автор, вводя подобный диссонанс.
Описание того, что он увидел "выйдя на воздух”, непосредственно предшествует сцене целования креста, сцене признания в любви к жизни, сцене, являющейся ключом к пониманию всего стихотворения, и несет двоякую нагрузку. Во-первых, оно подготавливает читателя к восприятию того, КАКОЙ он видит жизнь, свой золотой крест. Во-вторых, как всегда у Гумилева, повторяющееся слово служит сигналом, предупреждением: Смотри в оба! Не проморгай самое интересное!
Обратим внимание, что и без того удвоенная характеристика ("нежные", "нежно") еще дополнительно усиливается введением местоимения ТАК. И все это о чем? О снегах и каких-то "рассветных тенях". Совершенно ясно, что о рассветных тенях в прямом смысле здесь речи не идёт. Во-первых, естественное освещение на рассвете не дает теней, а если это тени от фонарей - то тогда они не могут "бродить". Таким образом, повторение слова "нежный", буквально режущее слух читателя, призвано играть более значительную роль и решать более важные задачи, чем обеспечивать простую плавность, текучесть стиха. Введением этого усиленного парадокса автор ЗАСТАВЛЯЕТ читателя построить собственную модель, собственное понимание того, что это за снега и рассветные тени.
Я не печалюсь, что с природы
Покров, её скрывавший, снят,
Что древний лес, седые воды
Не кроют фавнов и наяд.
Не человеческою речью
Гудят пустынные ветра,
И не усталость человечью
Нам возвещают вечера.
Нет, в этих медленных, инертных
Преображеньях естества -
Залог бессмертия для смертных,
Первоначальные слова.
Поэт, лишь ты единый в силе
Постичь ужасный тот язык,
Которым сфинксы говорили
В кругу драконовых владык.
Стань ныне вещью, Богом бывши,
И слово вещи возгласи,
Чтоб шар земной, тебя родивший,
Вдруг дрогнул на своей оси.
1919 г.
10 - 12 апр 2001:
Одним из ключевых понятий, фигурирующих в этом стихотворении, являются "медленные, инертные преображения естества". В разряд этих "преображений" попадают всего два феномена: "гудят пустынные ветра" и "вечера". Какие же "преображенья естества" мог обнаружить Гумилев в "гудении пустынных ветров" и в "вечерах"? Вечер - это время свиданий, встреч, бесед, выяснения отношений, одним словом, время, когда половинки особенно остро ощущают себя половинками. Стремление найти свою вторую половинку у Гумилева называется Музой Дальних Странствий. Одним из языков (способов проявить себя), на которых говорит Муза Дальних Странствий, является ветер. Это чрезвычайно широкое понятие с трудночерчиваемыми рамками. Сюда входит и весточка от далекого друга, и стремление к перемене мест, и странный сон, в котором не поставлены точки над i .... Пустыня - это место, где люди встречаются крайне редко, а в основном попадаются существа, которые либо нас просто не замечают, либо стремятся использовать нас как средство для достижения своих целей. Итак, в этих двух феноменах Гумилев усмотрел не просто "преображенье естества", то есть, рост человека, но и "залог бессмертия". О том, что может быть залогом бессмертия для смертных, существуют два предположения: Громкие дела, из которых и состоит история рода человеческого. Продолжение себя в своих "кровных" потомках, а это и есть первоначальные слова: ПЕРВАЯ глава Библии. То есть, каждый, участвующий в этом процессе, привносит свой кирпичик на грандиозную стройку высот человеческого духа. "Первоначальными словами" эти феномены названы, по-видимому, в том смысле, что они полностью отвечают одной из первых заповедей, данных Богом человеку: плодитесь и размножайтесь (развивайтесь) ! Вторым ключевым понятием этого стихотворения являются сфинксы, речь сфинксов, язык сфинксов. Причем, фраза об их языке непосредственно следует за "первоначальными словами", как бы указывая, что между ними есть и логическая связь. Действительно, по свидетельствам древних, сфинкс мог заговорить только в крайнем случае, когда человек совершил нечто ужасное, нарушил нерушимое правило, переполнил чашу терпения богов, и речь сфинкса всегда звучала как извещение об этом, мол, всё, настала пора нести ответственность за свои преступления. Естественно, всех, кому доводилось услышать, как заговорил сфинкс, его речь повергала в неописуемый ужас. И не нашлось никого. кто затруднялся "постичь этот язык", хотя не все они были поэтами. Таким образом, заявлять, что постичь язык сфинкса может только поэт, нет никаких оснований, если оставаться в рамках традиционного понимания слов. И если предположить, что автор этого стихотворения не просто бросается красивыми словами, а вкладывает в них нечто сокровенное, то обнаружить новый, непротиворечивый (или хотя бы менее противоречивый) смысл этой фразы можно, придавая словам более широкий, точнее, более конкретный, но не противоречащий широкому, смысл. Сфинкс - это образ могучего, человекоподобного (и в то же время - льва) существа, полностью лишенного свободы, превращенного в камень. И хотя о сфинксах говорится в прошедшем времени, надо иметь в виду, что настоящий поэт редко говорит о прошлом. Обычно - о настоящем. Страсть, с которой звучит это стихотворение, говорит в пользу последнего варианта. Значит, здесь содержится обращение к будущему читателю, который должен быть поэтом, то есть, понимать, чувствовать, уметь читать между строк, чтобы постичь язык (понять, о чём идёт речь - это ещё следующая ступень), которым ГОВОРИТ сфинкс, (это он о себе), и такие, как он, "сфинксы". (множественное число - это гипербола, обычная для Гумилева). Разбор первой строфы здесь не приводится, так как представляет из себя большой объём работы, и не является необходимым для понимания остального. И хотя обе последние фразы стихотворения связаны, казалось бы, обращением к одному и тому же поэту, категоричность, лаконичность и отрывистость звучания фразы "Стань ныне вещью!" позволяет предположить, что слово "ныне" относится только к словам "стань" и "возгласи", а к выражению "в силе постичь язык" отношения не имеет. То есть, слово поэт применяется здесь в широком смысле, то есть, вообще, поэт: один поэт - это будущий читатель, а другой поэт - это тот, кого призывают стать вещью. Или, если всё-таки сохранить идентичность этих поэтов, и считать, что это - одно и то же лицо, - тогда слово "постичь" означает не только научиться понимать язык сфинксов, но и уметь пользоваться им, ГОВОРИТЬ на языке сфинксов, то есть, изрекать извещения о преступлениях, на которые Боги не могут закрыть глаза. И какое же слово возгласит поэт, "чтоб дрогнул шар земной", не дрогнувший даже, когда человек, бывший Богом, стал вещью?? И кому? Кто этот преступник (см. "Тот, другой")? Вещь и Владыка (владелец) составляют комплиментарную пару, эдакое единство (единицу): "вещь и её хозяин". И то, что они оказались разнесены на несколько строк, в данном случае - не принципиально. Вещь - это то, чем пользуются, в отличие от человека свободного, равного Богам. И, что самое главное, и чего многие не замечают, это то, что ВЕЩЬ с неминуемостью пользуется тем, кто ею пользуется. А "слово" (по евангельскому толкованию) - это Бог. А Бог - это любовь (см. "Слово", а также "Наступление", правда, там это слово названо "мыслью великой"). Итак, его любовь звучит как упрёк ей, от которого дрогнет шар земной, потому что уму человеческому невозможно понять, как можно продолжать любить и в то же время стать вещью, принадлежать другому человеку. То есть, должно произойти нечто, выводящее человека на следующую ступень, что он и сделал в августе 21-го. Теперь, имея общее представление о языке сфинксов, можно задаться вопросом, почему они говорили "в кругу драконовых владык"? Раз в кругу драконовых владык заговорили сфинксы, значит, там творились такие дела, которые превосходили терпение Богов. Драконовых владык - это значит "владык дракона", тех, кто владел драконом. Потому что, в случае, если бы нужно было сказать о владыках, что они были похожи на дракона или имели ещё какое-либо иное отношение к дракону, - было бы сказано "драконовских". Непосредственный переход "в силах понять язык" - "слово возгласи" позволяет предположить, что и возвестить поэту предлагается то же самое, о чём говорят сфинксы: "Так нельзя! Ты дошла до крайней степени раздражения богов!" И тогда, если произносимое слово достигнет необходимого уровня эмоционального накала и найдёт отклик ( у слушательницы), может быть, и дрогнет, то есть, усомнится в правильности своего поведения и шар земной, то есть, земля, то есть, она. Дракон - это она (см. "Поэму Начала", а также стхтв. "Змей"). Владыки - это "князь мира сего", явно довлеющий над нею (до авг. 21-го года), воплощённый в нескольких лицах, начиная от "большого" Блока, и кончая "маленьким" Анрепом, Модильяни и т.д., одним словом, "Бродячая собака". В кругу...то есть, он явно причисляет себя к этому обществу. Язык назван ужасным ещё и потому, что человек, находящийся в ужасном положении, лишенный возможности что-либо предпринять, который может только говорить, естественно, говорит ужасным языком (языком ужаса). Таким образом устраняется кажущаяся разрозненность частей стихотворения, и оно становится цельным, единым. Но это ещё не всё. Продолжение. ЕСТЕСТВО 2005 год "Владык" - она полностью вписалась в этот мир, который представлен, прежде всего, посетителями "Бродячей Собаки", подчинилась ему ("Все мы бражники здесь, блудницы..."). "Постичь..." - написанное им нужно понимать иносказательно, а для этого нужна некая подготовка, некое умение, которое Гумилев называет "быть поэтом". "В кругу" - Гумилев и сам посещал "Бродячую Собаку". Теперь бы я в кое-каких формулировках высказался иначе, но "что написано пером, ......". Есть такое понятие - "Документ". И кому, как не Вам, знать, что это такое , и в чем его ценность. 30 ноя: ... к тому же, выражению "поэт, лишь ты единый" можно придать двоякий смысл: Либо: только поэты, одни только поэты, и никто кроме поэтов (этот вариант рассмотрен выше) Либо: только один из поэтов. В последнем случае легко догадаться, о ком из поэтов идёт речь: уж, во всяком случае, не о Волошине (с ним Гумилев стрелялся!), не о Мандельштаме ( этот человек - Божьей милостью поэт, и особых накала страстей у Гумилева не вызывает ), не о А.Блоке ( ему посвящено стхтв. "Замбези", ( сб. "Шатер")) - более уничтожающей критики невозможно себе представить. Я счёл возможным упомянуть это стхтв., поскольку в нём в 12 строках от слов "я дремал в заповедном..." до слов "... разрушитель, убийца и лев" описана вся история взаимоотношений Блока и Ахматовой, а всё, что касается Ахматовой, я надеюсь, Вам тоже интересно.) И этот "единый поэт" прекрасно понимал, о чём пишет Гумилев. В подтверждение этого тезиса достаточно сравнить словари: она частенько пользуется теми же обозначениями, символами, метафорами, катахрезами Гумилева ( я склонен называть их так, поскольку никакого более подходящего слова подобрать не могу). 5 дек. "шар земной, тебя родивший" можно понимать и так, что он стал поэтом только благодаря ей ( своему отношению к ней) {Земля=Изида=Женщина}. С драконом мы уже встречались. Во-первых, в стхтв."Змей" ( сб. "Костёр"). Там она выражает своё недоумение по поводу обычной неверности мужчин. А в "Поэме Начала" описывается заключительный этап взаимоотношений Гумилева - Ахматовой. 11 дек. "богом бывши". Поскольку Бог = любовь, то это значит: «когда была жива любовь». "слово вещи возгласи". Пролить свет на смысл слова "вещь" помогает то, что уже встречалось слово "владыки". Владеть можно только вещью. Более того, он и сам себя объявляет вещью: ( Стань вещью!, то есть, стану вещью ) - он отдает себя в руки Энгельгардт (его вторая жена). Поскольку его главной задачей является всё-таки расшевелить её, достучаться до неё, то выражение " чтоб дрогнул на своей оси" можно понимать именно в этом смысле. " тебя родивший". Здесь смысл двоякий. Во-первых, благодаря ей он состоялся ( родился ) как поэт. А во-вторых, если УМЕРЕТЬ -- обозначает разлюбить, то, может быть, РОДИТЬСЯ -- значит полюбить? 1 янв. 06 "поэт, лишь ты единый". Третий вариант прочтения : на протяжении фразы происходит переход от "поэта вообще ( в частности, она )" к своей собственной персоне.
Старые усадьбы? Дома кривые
090525
"О Русь, волшебница суровая".
"Волшебница", по Анненскому, это - женщина, сумевшая (может быть, и независимо от её желания) подчинить себе все помыслы мужчины.
"суровая" - холодность Ахматовой по отношению к Гумилёву за время их супружеской жизни - общеизвестна.
"Разве любят новое?" - разве бывает новая Родина? (только в самых исключительных случаях. И тогда, если уж есть новая Родина, то её - любят). Этими словами
Гумилёв признаётся, что он ничего нового (после Ахматовой) полюбить не может.
"Колдовала земля с небесами"
Что означает здесь предлог "с"? "и"?
"вместе"? Тогда б было: "колдовали". Значит, "с" означает "над": земля
колдовала над небесами, то есть, совершала над ними (направленные на
них) некоторые священнодействия.
Такое понимание даёт ключ ко всему
дальнейшему описанию: таким образом описывается, как земля, то есть,
женщина, колдует, то есть, обращается с привлечением высших сил, с
небесами, то есть, со сферой, ей недоступной и непонятной, добиваясь
(получая) невероятных результатов.
"Детство"
В русском языке прилагательное "святой" не имеет степеней сравнения: не бывает один человек (или предмет) "святее" другого. Есть святые, и есть грешники. Грешников, правда, хоть и с натяжкой (так называемое легко простимое нарушение правил) можно пордразделять по степеням, по количеству грехов (А у святого нет грехов, и нечего подразделять). Что же заставило Гумилёва прибегнуть к такому очевидному словотворчеству? Предположительно, здесь работает та же ирония, что и у Полувекова в "Сансаре?". Для чего же понадобилось автору нарушать правила, прибегать к словотворчеству? Очевидно, для того, чтобы обратить внимание читателя, что здесь речь идёт не о той святости, у которой нет степеней сравнения, а о некотором её аналоге, о некотором подобии её. Иначе, читаемая в первом смысле, последняя строфа отдаёт человеконенавистничеством и могла бы войти в гимн милитаризма.
Этим словом ("святее") сопоставляются (если перейти от символического языка к обозначаемым явлениям) просто секс (изумрудный сок трав - это его суть, квинтэссенция) и измена (Кому? Очередному партнёру?). И если продолжение рода можно назвать святым делом, то и измена, как это ни кажется странным, служит тому же делу. В природе всё целесообразно. И даже человек, обуреваемый дьявоорлом - не может выйти за пределы целесообразности ("Что земным предназначила твердь" ("Выбор", сб. "Ром. Цветы")- таков смысл этого стихотворения).
А такая бесшабашная удаль (мол, подумаешь, кровь (человеческая жизнь)! Вода. Ей та же цена, что и соку трав! - если читать в первом смысле) - неприлична не то что поэту, даже простому смертному.
И второе: я не вижу иного способа, как логически увязать вклинивающуюся в стихотворение о детстве (и не только по названию!) тему войны, причём, завершающую стихотворение, то есть на неё сделан упор.
В дополнение к 8+3 пунктам, (см.http://www.gumilev.ru/forum/viewtopic.php?f=5&t=936&hilit=%D0%B3%D0%B5%D1%80%D0%BE%D0%B8%D0%BD%D0%B8)отражающим вариативность образа героини, предлагаю ещё несколько соображений.
9. Рассматриваемые прототипы героини двух стихотворений (Ахматова и Высотская) - я бы отнёс к разным типам, не только по характеру, темпераметру, но и по мировоззрению. Жизнерадостная, лёгкая в обращении с людьми, смелая, пышущая здоровьем Высотская, с одной стороны - и бледная, болезненная, задумчивая, строгая, впечатлительная, легко ранимая, осмысливающая каждый свой шаг и шаг близких ей людей Ахматова, с другой. Характеристики героинь, содержащиеся в этих двух стихотворениях, соответствуют традиционному представлению об этих женщинах.